Книга кладбищ - Страница 49

Лиза Хемпсток, с которой Ник дружил последние шесть лет, изменилась, но не в лучшую сторону: теперь она редко выходила к Нику, если он навещал её у зарослей крапивы, а если выходила, то была, как правило, вспыльчива, всё время спорила, а зачастую просто грубила.

Ник пытался поговорить об этом с мистером Иничеем. Тот подумал и сказал:

— Женщины, они такие. Ты ей нравился, когда был мальчишкой, а теперь ты стал юношей — она, видать, не знает, как к тебе относиться. Вот я как-то в детстве играл с одной девочкой у речки. Мы там играли каждый день, а потом ей исполнилось столько же, сколько тебе сейчас, и она вдруг запустила мне в голову яблоком, а потом не разговаривала со мной, пока мне не исполнилось семнадцать.

Миссис Иничей фыркнула:

— Это было не яблоко, а персик. И вообще-то я с тобой заговорила вскоре после того случая, потому что была свадьба твоего кузена Неда, и мы там плясали весь вечер, а это было через два дня после твоего шестнадцатилетия.

Мистер Иничей сказал:

— Ты права как всегда, дорогая, — и подмигнул Нику, давая ему понять, что она вовсе не права. Затем он одними губами произнёс: «Семнадцать».

Ник не позволял себе заводить друзей среди живых. За то недолгое время, что он провёл в школе, он успел понять, что это чревато в основном одними неприятностями. Однако про Скарлетт он помнил все эти годы. Он сильно скучал после того, как она уехала, и долго привыкал к мысли, что больше её не увидит. А теперь оказалось, что она недавно была на кладбище — и он её даже не узнал…

Он забрёл в заросли плюща, из-за которых северо-западная часть кладбища считалась опасной. Повсюду таблички предупреждали посетителей, что здесь ходить не надо, но вообще-то это было понятно и без табличек. Это было угрюмое, неприветливое место, начиная прямо с колтунов плюща, что опутывали конец Египетской аллеи и чёрные двери в псевдоегипетской стене, за которыми были чьи-то места упокоения. Здесь сама природа сотни лет всячески препятствовала вторжению человека — надгробия, находившиеся в этой части кладбища, все покосились, а большинство могил было давно заброшено или потеряно под плющом и полувековым слоем опавших листьев. Тропинки были непригодны для ходьбы, а чаще и вовсе не видны.

Ник шёл, внимательно глядя под ноги. Это место было ему хорошо знакомо, и он знал, что здесь надо ходить осторожно.

Как-то раз, когда Нику было девять, и он ещё только исследовал эту часть кладбища, земля вдруг провалилась под его ногами, и он упал в глубокую яму. Это была могила футов двадцать в глубину, для нескольких гробов, над которой не было надгробия, а на дне лежал только один гроб, в котором покоился один восторженный медик по фамилии Карстерс. Он жутко обрадовался появлению Ника и тут же загорелся желанием осмотреть его запястье (которое Ник вывихнул, пытаясь схватиться за торчавшие из земли корни во время падения), так что пришлось его долго уговаривать подняться наверх и позвать на помощь.

Сейчас Ник пробирался по северо-западной части туда, где лисы устраивали себе норы в опавших листьях и плюще, а падшие ангелы смотрели в небо невидящими глазами. Он хотел поговорить с поэтом.

Поэта звали Неемия Трот, а на его надгробии было написано:

...

Здесь покоятся бренные останки

НЕЕМИИ ТРОТА,

ПОЭТА

1741–1774

ЛЕБЕДИ ПОЮТ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ

Ник позвал:

— Мистер Трот? Можно с вами посоветоваться?

— Ну конечно, мой смелый мальчик! — просияв, воскликнул Неемия Трот. — Совет поэта — вежливость короля! Каким елеем — нет, «елеем» не годится, пусть будет «бальзамом» — каким бальзамом мне полить твои раны?

— Я не сказать чтоб ранен, — ответил Ник. — Просто… В общем, объявилась одна девушка, которую я когда-то знал, и я теперь не могу решить — найти её и поговорить с ней или лучше выбросить это из головы.

Тогда Неемия Трот поднялся в свой полный рост — он был пониже Ника, — взволнованно всплеснул руками и сказал:

— О, ну разумеется ты должен найти её и поговорить! Назови её своей Терпсихорой, своей Эхо, своей Клитемнестрой. Посвяти ей стихи, великие оды, а я помогу их написать. Ибо тогда, и только тогда, ты завладеешь сердцем своей возлюбленной.

— Я не хочу завладевать её сердцем. Она не моя возлюбленная, — сказал Ник. — Я просто хочу поговорить с ней.

На это Неемия Трот сказал:

— Язык — наиудивительнейший из всех человечьих органов. Именно им мы пробуем вино и яд, им произносим слова любви и ненависти — всё одним и тем же языком! Иди же! Говори с ней!

— Да нет, пожалуй, всё же не стоит.

— Стоит, сэр! Ещё как стоит! А я напишу об этом, когда всё будет позади.

— Если я выйду из Растворения для одного человека, другим тоже станет легко меня увидеть.

Неемия Трот сказал:

— Послушай меня, юный Леандр, юный герой, юный Александр. Если тобой овладела трусость, то жизнь твоя — ничто, и ничто будет твоей наградой.

— Разумно, — сказал Ник. Он был рад, что додумался поговорить с Неемией. В конце концов, кто ещё может дать хороший совет, если не поэт? И тут он вспомнил…

— Мистер Трот, — попросил он, — расскажите мне про месть.

— Это блюдо лучше подавать холодным, — сказал Неемия Трот. — Не следует мстить, когда ты весь пылаешь от жажды мести. Следует дождаться подходящего часа. Был такой ирландец, О'Лири, у которого хватило надменной наглости накропать заметку о моём первом сборнике стихов, который назывался "Букет красот для джентльменов чести", и в заметке говорилось, что это ничтожнейшая писанина без формы и содержания, и что, якобы, бумага, на которой она была написана, нашла бы себе лучшее применение в… У меня даже язык не поворачивается это повторить. Просто поверь мне на слово: это было наиомерзительнейшее сравнение.