Книга кладбищ - Страница 6

— Понятия не имею, — признался Сайлас, который принимал только один вид пищи, и это были не бананы. — Кстати, можете соорудить здесь кроватку для ребёнка.

— Ну вот ещё! У нас с мистером Иничей чудесная гробница за полянкой нарциссов. Там полно места для малыша! — тут она спохватилась, что Сайлас сочтёт это неблагодарностью за его гостеприимство. — Кроме того, — добавила она, смягчившись, — я не хочу, чтобы парнишка вам мешал.

— Он бы не помешал.

Мальчик расправился с бананом. Всё, что было не съедено, было теперь по нему размазано. Он радостно улыбался, неумытый и розовощекий.

— Няма, — радостно произнёс он.

— Вот умница, — улыбнулась миссис Иничей. — Надо же, как запачкался. Ну-ка, иди сюда, маленький разбойник… — она достала кусочки банана из его волос и одежды, затем посмотрела на Сайласа:

— Как ты думаешь, что они решат?

— Не знаю.

— Я не могу вернуть его к живым. Я дала слово его матери.

— Я много кем успел побыть в своё время, — сказал Сайлас, — однако я никогда не был матерью. И не планировал стать ею сейчас. Но я могу уходить отсюда…

Миссис Иничей сказала:

— А я не могу. Здесь мои кости лежат. Также как и мужа. Я никогда отсюда не уйду.

— Должно быть, это приятное чувство, — произнёс Сайлас. — Хорошо, когда есть место, которое можно назвать своим. Которое можно назвать домом, — в его словах, однако, не было горечи. Голос его был суше пустыни, и слова его звучали как простая констатация. Нечто бесспорное. Миссис Иничей и не думала спорить.

— Как думаешь, нам долго ещё ждать?

— Недолго, — ответил Сайлас, но ошибся.

В амфитеатре, который находился по ту сторону холма, продолжался спор. То, что в эту историю ввязалась именно чета Иничей, а не какие-нибудь легкомысленные новички, являлось веским доводом: мистера и миссис Иничей на кладбище уважали. То, что Сайлас вызвался быть наставником мальчика, придавало ситуации ещё больший вес: обитатели кладбища относились к Сайласу с настороженным благоговением, так как как он существовал на границе мира, в котором они находились, и мира, который они покинули. Но всё же, всё же…

На кладбищах обычно не царит демократия. Однако смерть сама по себе — величайшая из демократий, так что у каждого умершего было право голоса и право на собственное мнение по поводу того, следует ли разрешить живому ребёнку остаться. И в ту ночь каждый хотел высказаться.

Стояла поздняя осень, и рассвета приходилось ждать долго. Небо всё ещё было чёрным, но где-то у подножия холма уже шумели машины, живые люди ехали сквозь тёмное туманное утро на работу и по делам, а обитатели кладбища всё говорили о ребёнке и о том, что с ним делать. Триста голосов. Три сотни мнений. Неемия Трот, поэт с северо-западной части кладбища, начал было декламировать свои мысли по сути вопроса, хотя никто из слушателей не смог бы сказать, о чём они были, как вдруг произошло нечто, заставившее умолкнуть все открытые рты. Нечто небывалое в истории этого кладбища.

Огромный белый конь, про которого знающие люди сказали бы «серой масти», иноходью поднимался на холм. Стук его копыт и треск ветвей на его пути были слышны задолго до его появления. Он продирался сквозь низкий кустарник и мелкие деревца, сквозь ежевику, плющ и можжевельник, разросшиеся на холме. Шайрский конь был ладоней двадцать в холке, а то и больше. Он мог бы нести в битву рыцаря в тяжёлых доспехах, но сейчас он нёс на себе всего лишь женщину, с ног до головы одетую в серое. Её длинная юбка и шаль были как будто сотканы из паутины.

Её лицо было спокойным и безмятежным.

Они узнали её, все до единого. Каждый из нас встречается с этой Всадницей, когда наши дни заканчиваются, и забыть её невозможно.

Конь остановился возле обелиска. На востоке по небу разлилось предрассветное жемчужное сияние, так что обитатели кладбища уже подумывали о возвращении в свои жилища. Но ни один из них не сдвинулся с места. Они смотрели на Всадницу, и каждый испытывал помесь восторга и страха. Мёртвые, в большинстве своём, не суеверны, но сейчас они смотрели на неё с тем же благоговением, с каким римские авгуры взирали на кружащихся священных ворон в поисках мудрости и откровений.

И она заговорила с ними.

Голосом, звеневшим сотней серебряных колокольчиков, она произнесла:

— Мёртвые должны быть милосердны.

И улыбнулась.

Конь, спокойно жевавший пучок травы, застыл. Всадница коснулась его шеи, и он развернулся. Затем он сделал несколько огромных скачков — и, оттолкнувшись от холма, пустился галопом прямо по небу. Гром от его копыт слился с отдалёнными раскатами грозы. Ещё несколько мгновений — и он пропал из вида.

По крайней мере, так описывали эту сцену обитатели кладбища, присутствовавшие той ночью на склоне холма.

Обсуждение было окончено и закрыто. Всё было решено без голосования. Ребёнок по имени Никто Иничей будет наделён Свободой кладбища.

Матушка Слотер и баронет Джосайя Вортингтон проводили мистера Иничея до склепа в старой часовне, где сообщили новость миссис Иничей.

Случившееся чудо её как будто не удивило.

— Всё правильно, — сказала она. — У некоторых вообще ни капли здравого смысла не осталось. А она — разумна. Она всегда разумна.

Тем грозовым серым утром младенец заснул в изящной маленькой гробнице Иничеев. Мистер Иничей при жизни был преуспевающим главой местной гильдии краснодеревщиков, так что после его смерти краснодеревщики постарались должным образом почтить его память.

Перед рассветом Сайлас предпринял небольшую вылазку. Он нашёл высокий дом на склоне холма и внимательно изучил три трупа, которые там обнаружил, уделяя особое внимание характеру ножевых ранений. Закончив осмотр, он вышел в утренний сумрак, размышляя о возможных неприятностях, и вернулся на кладбище, на шпиль часовни, где обычно спал в дневное время.